В то утро я спускался с Крыши Мира, куда обычно приземляюсь до того, как выхожу на улицу, надо мной летал какой-то ворон, и я услышал его карканье.

   – Не двигайся, – сказал он мне.

   – Ну а ты, что ты делаешь здесь, в городе? Ты зря рискуешь, любой дурак может выстрелить в тебя.

   – Да и ты тоже хорош, выбирайся из диких просторов Крыши вынужденных посадок или пропадешь.

   – Послушай, птица, скройся в горах, улетай... И не к склону с этой стороны горы, где еще опаснее для тебя, поднимись выше, скройся в этой загадочной вышине. Там для тебя нет опасности, давай-давай, скройся с глаз моих, ложись на курс к густой зелени.

   Птица послушалась меня, не проронив больше ни слова, перестала каркать и частыми взмахами крыльев по спирали поднялась и растворилась в угасающем свете среди горных вершин. Теперь я не такой, как раньше, сейчас дон Хуан предваряет все мои поступки; я не научился ничему, кроме умения превращаться в континент его свободы, где он летает над вершинами по своему выбору.

   А человек – странник? Как его имя?.. Спокойно, я пока не назову вам его имени, хотя знаю, о ком идет речь, прежде всего: “чернила, чернила – это кровь агонизирующего тела”.

   Давайте удалимся так далеко, как только одиночество Странника позволит нам двигаться по его следам. Снова Икстлан? Столько Икстланов! Сколько грусти в них во всех!.. по хоженым тропам, в пространствах над залитыми светом горами, по берегам рек, над болотами в зарослях ивняка, этот отливающий фосфорическим блеском хищный червяк, какие-то зверюшки, копыта, делающие неслышными прыжки оленя Нантикобе-Единорога, позволяющие ему скрываться в чаще леса; столб дыма из труб хижин как будто бы жилищ, но откуда Никто не нарушает покоя гор и где наполняется содержанием глагол “жить”, по слову Господа нашего Христа, который отовсюду достигает троп моих раскрытых ладоней, открывающих путь в мое наболевшее сердце, открытое всем горестям и потому все в рубцах от полученных ран, трещины и следы от пережитого так ярко запечатлелись на моих руках, такова судьба, выпавшая на мою долю. Теперь пошли за Отшельником, это обет.

   – Очнуться от сновидений.

   – Ну да, поднять несуществующий труп того, кто удалился в глубь пустыни, и вернуть его...

   – Его веки пока еще покрыты налетевшей из пустыни пылью из долин оглушающего молчанием рек, где звучит лишь мяуканье койота: Луна. Неизменно поднятые иглы, горные орлы, змеи в перьях. Миф. Пепел мифа.

   – Воплощение эпопеи таинственного шамана, Святого ли или нет.

   – Странник... Ты говоришь об Отшельнике?

   – Да, о нем.

   – Какой была его могила, могильная плита, мавзолей или склеп?

   – Его там выбросили.

   – Как им это удалось сделать?

   – Они ублажили его лестью, и он сдался, он все знал. Зачем бежать, куда бежать? Они всегда страшились шамана, а его познания наводили панику.

   – А если бы его не заставили исчезнуть?

   – Мы не можем говорить о “если бы”. Потому что, если бы это было не так, вся история нашей Мексики была бы другой. Была бы резня.

   – Определенно резня, объявленная бойня...

   – Но конкистадор-победитель был уже сыт по горло, пресыщен.

   – А побежденные были на грани взрыва от отвращения и возмущения. Но взрыв не состоялся.

   – Восстание было остановлено. Его остановил шаман. – Отшельник? – Он самый.

   – А куда выкинули его труп? Спроси его. Это он сам или его тень.

   – Его лицо совсем не выглядит как лицо трупа. – Да это никакой не труп. Это он и есть? Он приближается.

   – Да, он движется в нашу сторону; он придет на эту встречу, как когда-то явился на ту, другую.

   Он не робеет, не боится. – Это Святой шаман.

   – Да, это Он.

* * *

Встреча Первая

   – Вы там были. – Да, был. – Что вы там делали? – Мне назначили встречу. – Кто? – Священник. – А зачем? – Мы должны были поговорить с одним мятежником. – Этого строптивца вы знали. У него не было друзей. Владел ли он собственностью, руководил бандой, какой-нибудь группой, проявлял преступные намерения. – Насколько я знаю, ничего этого не было. – Но он был опасен. – Чем? Потому что он был признанным шаманом, копал глубоко, все умел, все знал. –Что такое он знал? Он все знал, я уже сказал вам, он был прирожденным шаманом из местных. – Из местных? – Да, в общем-то туземец. – Вы все слышали о нем. – Да. – Каким образом? – Мы старались разузнать о нем больше, расспрашивали осведомителей, которых навязали ему в друзья. Мы следили за ним. – Вам удалось? – Нет. – Почему же? – Да я вам уже говорил, он был шаманом. Все в конце концов ужасно пугались и отказывались выполнять наши поручения. – Вы ему назначили встречу, да? – Он сам нас вызвал. – И вы явились на встречу с тем, кого считали врагом. – Да, было так. – Почему? – Из-за священника. Мы должны были освободиться от этого, был удобный случай, а потом – если бы мы не явились, от него можно было ожидать чего угодно. Лучше было прийти на встречу, как я уже говорил.

Встреча Вторая

   – А вы кем были? – Я распоряжался деньгами и был в курсе всех дел, и праведных, и темных. – – И вы пришли в тот вечер или в ту ночь на встречу? – В тот вечер. – Почему вы пришли? – Потому что это была встреча с самим Создателем, шаманом, ни больше и ни меньше. – Их было несколько?

   – Но не таких, как он. – Как это? – Другие были уклончивы и лукавы, знаете, какими обычно бывают колдуны. – А он? – Он нет, он не был колдуном, это другое. Он был шаманом. Он был настоящим шаманом. – Почему? – Ну откуда мне знать? Мы подкупали его, он не согласился. Мы его преследовали. Он нас перехитрил. Мы следили за ним, но он исчез из вида. Он был непредсказуем, как ветер, переменчив и стоял на своем, представляете?

   – Нет, я не могу себе этого представить. – Ему ветры помогали, никто меня не подслушивает, правда? – Никто. Да, он внушал мне ужас. И все мои женщины тоже были ужасно напуганы. А другие, я говорю о женщинах, хотели быть с ним. – Угроза. Для них это была угроза. Нет. Но тогда? Само его присутствие или отсутствие – слава Богу, он всегда где-то пропадал – представляло угрозу для нашей стабильности. Его стабильности. Порядок был, а стабильности не было. Наш порядок. А он был угрозой для сохранения порядка. Единственно разрешенного порядка. – И туземцы шли за ним. Нет. А как же? – Туземцы ему подчинялись. Он был их шаманом. Единственным. – Единственным? – Да. – Почему? – Я вам уже сказал, остальные просто никуда не годились; он же слишком многое умел и знал. У него в друзьях были францисканцы, доминиканцы и августинцы. Многие хотели, чтобы он присоединился к ним, но он всегда оставался в одиночестве. – В одиночестве? – Да. Поэтому все оказалось легким. Поэтому. – Многого стоило? – На круг – не очень, он этого стоил. – Вы знали, что будет дальше? Зачем он вызвал вас? Нет, поэтому пошли многие, а другие тоже были там и следили тайком. Было принято правильное решение. Оно было окончательным уже за год до этого. За ним уже тогда приглядывали. Или он, или мы. В этом было все дело, он не был никем, он был странным. – Что он мог? – Он воспламенил бы, зажег сердца людей против нас, он мог действовать и принимать решения по своему мнению, по своим резонам. Но он пал в борьбе. Его люди не пришли к нему на помощь. Они не узнали об этом, если бы знали, меня бы здесь не было. – Индейцев с вами не было? – Да нет, были, самые плохие, предатели. Деньги, ранчо, два ранчо – вот их цена. Это я понимаю.

   Самый лучший и верный способ обезопаситься от врага – это так сильно презирать его, чтобы стать равнодушным к нему. Не принимать его вообще во внимание. Это принесло пользу. Заявление о намерениях агрессивной группы – и отозвавшийся был уничтожен. Конечно, многие потом раскаивались, но ведь потом. Со своей точки зрения, они выиграли. Они создали иллюзию: Святой шаман не существует.

   Я возвращаюсь домой. Или туда, что под этим подразумевают. Я снова на Крыше. Нужно разжечь очаг. Это срочно. Чтобы освободиться от чувства страха. Я все еще под впечатлением, теперь мне кажется, что я очень худ, не могу есть, дурно одет, плохо выгляжу, но при всем этом – ужасно доволен. Этого нельзя не заметить. Ну же, кричу я своим неизменным сопровождающим – у нашего поводыря волосы как воронье крыло. Он найдет дорогу, и мы вернемся. Они сами движутся с поводырем, даже обгоняя его, а наш веселый любимый и благословенный наперсник, который объединяет и поддерживает нас, тоже с нами, вот он посматривает на меня, чтобы убедиться, что я следую за ним. Мрак окутывает нас, и до меня доходит – против моего желания, – каков он, страх и ужас погоста, когда тянет взобраться на вершину и броситься оттуда, принести в жертву свою жизнь.

Встреча Третья

   – Итак, в тот день ты отправился, понимая, что совершишь убийство. – Я это понимал. – Ты прекрасно знал жертву. – Я не знал его, я тогда увидел его впервые. – Что ты о нем подумал, когда увидел? – Я испугался. Знал о нем, слышал, все равно дрожал от страха. – А почему? – Он появился такой жизнерадостный, открытый, довольный, никакого пафоса, и вдруг неожиданно стал таким серьезным и таким, ну как сказать, просветленным, что ли. Он как бы парил. Вначале он мне показался таким удовлетворенным, что я сказал себе: “Да ладно, он всего лишь человек!” – А что оказалось? – Оказалось все не так. В тот день я понял, что перед нами был настоящий шаман. – Ну и что? – Ну, прежде всего он заставил нас замолчать, закрыть рот и сказал, что он должен исполнить свою миссию, чтобы, сохраняя осторожность, мы не перепугались, потому что его миссия в том, чтобы преподнести нам подарок такой огромной ценности, в сравнении с которым жизнь любого из нас, включая и его самого, ничего не стоит. – Что было потом? – Он поставил всех нас в ряд перед ним и раскинул свою великолепную и огромную Плащаницу. – А дальше что? – У меня закружилась голова, от приступа боли в сердце конвульсией скрутило все тело. Вот как это было.

   Я должен попросить дать мне возможность разобраться в тех событиях, они подобны ослепляющему блеску молний, лишающему возможности видеть.

   В некоторых случаях у меня навертываются слезы, в других мной овладевает невероятная эйфория и даже подступает желание спрыгнуть с края бездны, но я не прыгну, нет. Может быть, потому, что уже предчувствую следующую неожиданную встречу, и это волнует и беспокоит меня, я уже хочу, чтобы все это повторилось. Но у меня нет ключа от входа, нужная дверь – такая огромная – из очень старой древесины, на вид она как дверь в старый заброшенный свинарник; она скрипит, как металлическая, и весь загон как бы уменьшается, но все равно остается как неизбежная граница, которую нельзя сдвинуть или обойти. Ключом владеет дон Хуан. Потому что дону Хуану ключ не нужен, он просто толкает ее ногой, и она открывается. Я заканчиваю омовение в горячей воде, приносящее отдохновение моим утомленным костям, раскрываю дверь ванной, и мои неразлучные спят ангельским сном где-то в глубине.

Переход Через Рио Синуосо

   Кто бы сказал. Посмотри на нас. Распростертые под лучами солнца с самого восхода. Отдаленные от всех и такие довольные собой. Незнакомцы из мифа Никем не узнанные. Не доступные ничьим взорам. На заброшенном полустанке старого Икстлана с его страстями, явившиеся миру как из колыбели с цветущими подсолнухами в головах и сердцах.

   Осыпанные пылью, как саваном, стремясь использовать одиночество и безвестность, чтобы играть на тайных струнах сердца, не вызывая ни в ком подозрений, а вот сейчас – кто бы сказал! – нагромождения проплывающих облаков над горой. Очень медленно. Близко от реки, в версте от нее, там кладбища и склепы. Рядом с пасеками и их обитателями. Не страшась обрывов. Не опасаясь границ. Не ужасаясь злачным местам. Нигде не останавливаясь. Только в заброшенных скитах, полностью погруженных в свои потаенные размышления, таинственных и растрескавшихся от времени – точно таких же, как Остов Отшельника.

   А этот возглас, ты помнишь его? Вначале ничего не шевельнулось внутри. А после провозвестника был отклик и было трогательным великолепие еще никому не ведомого. И тогда отправившись в полет, он превратился в колдуна, он стал волшебником, был наблюдателем, его таким и заметили, он летел над материками, встречаясь с прошлым, источая утомительную чрезмерность благовония изо всех своих частиц, преодолевая острые пики вершин и минуя мосты, различая тона и оттенки нагуаля, но стремясь взглядом к заветной цели: к луне! А ведь те, что в 69-м на заднем дворе моей хижины похвалялись тем, что ступали на луну, а я был вынужден отступить и спрятаться, потому что иначе они бы увидели меня в красных трусах, распростертого там как нечто ископаемое, а как бы испугались!

   А уже потом в рифах бескрайней Бесконечности я должен был продолжить движение, наслаждаясь красотами пейзажей и разгадывая хитросплетения рока. Преодолевая преграды. Разламывая древесину, пересекая неудержимые проспекты, напоминающие своей гибкостью черные дыры Млечного Пути.

   В чем подробности забвения? Сколько покинутых скитов? Сколько фантастических легенд и мифов гуляет по свету? О закоченевших руках, распахнутых настежь дверях и накрепко закрытых калитках, о пределах... Сколько их? Все они помнят и прекрасно отличают осторожные следы, колдовство – это прикосновение доброй воли Добра – как Знамение, как Знак.

   Знак тревоги, трубный глас, фанфары. Знак прибытия – стук костяшками пальцев в дверь. Знак зеленой травы “hierba mate” – нарезанной спиральками, чтобы потом вдыхать ее аромат. Знак музыкальный – звуки классической музыки. Знак расставания, удаления, радости в одиночестве. Знак окончания, завершения. Знаки судьбы в своем зените и в своей диаметральной противоположности. Знаки, подаваемые растревоженными сердцами. Знаки при соприкосновении с древесиной и удивительно волнующие издаваемые при этом звуки. Знаки – знамения громовых раскатов и блеска молний, камней, руин, пирамид, глав, молчания.

   И вдруг там, неожиданный среди всего, ангел.

   Или как он говорил? Прошу прощения, я этого не понял. В тот первый раз. Тогда, впервые. Среди осколков и золотой пыли раскопок. Что ты ищешь? Нефритовые маски? Сокровища Моктесумы? Следы Мертвого моря, утонувшей Атлантиды?.. кораллы, изумруды, саркофаги, спекшуюся кровь, начальные звенья цепи, позвонки, орхидеи, стремительного сокола в небесах, лотос, безрассудство, Бесконечность – все это Знаки?

   Вновь звучат раскаты грома, передаваемые повторяющимися звуками ритуального Барабана индейцев. Они удаляются. А моим барабанным перепонкам все еще слышится бум-бум, бум-бум, бум-бум от грохота ритуального барабана наших предков. И пляска, та, священная, помнишь, без...

   ...без плюмажа, без перьев, без свечей, без сопровождения, без свидетелей и без иллюзий. Священная пляска Отшельника до изнеможения и уже полностью погрузившегося в транс, из которого нет возврата, пляска земли, пляска солнц, пляска одиночества и льдов. Бесконечные бум-бум, бум-бум, бум-бум до состояния катарсиса в другом мире. В прорыве в другой мир, не привязанный цепями к другому миру и не удерживаемый никакими якорями зависимости и безвозвратно...

   – Дотронься до него, – сказал ты мне тогда.

   – Что?

   – Чтобы ты его потрогал...

   – Что это такое?

   – Это знак судьбы… птичье перо; на нем знамение судьбы, мрак.

   – Оно такое холодное, ледяное, это металл.

   – Дело в том, что это мираж. Призрак. Лабиринт. Монолит. Это горечь и тяжесть времен.

   Я поднес одну руку к той другой, на прикоснувшейся к нему руке навсегда запечатлелся некий след, его Знак. Его несло все мое Тело. А ты во мгновение ока удалился на вершину горы, стоящей напротив (помню, что я крикнул тебе: это великолепно! как ты это сделал?).

   Тут я проснулся. Барабаны смолкли, пляска продолжалась в твоем колдовском очаровании непрестанного движения; я был хотя и чрезвычайно утомлен, но выписывал спирали и круги, почти достигая коленями земли, солнца и луны скрывались, а там вдалеке – мне удалось понять это – уже стало поздно. Тебе видно? – спросил ты меня; трудно в это поверить, но все было именно так. Где бы это ни происходило. В каком бы то ни было месте. В любое время. Вне или внутри. В тот день или в любой другой. Они удалились, повторяя бесконечное количество раз эти волнообразные движения, не останавливаясь, не замедляя неистового ритма.

   Это походит на исповедь.

   – Это ты виноват, – говорю я дону Хуану, а он смеется в ответ.

   – Шаги, слышишь? Это снова он. Может быть, он босой или вроде этого. Приближается, уже подходит. Уже пришел, отправился в путь и уже пришел. Прибывает, уже прибыл.

   – Почему же нет дождя в зарослях кустарника?

   Это говорит дон Хуан, совершенно спокойный, как будто бы ничего не происходит.

   Алая ткань в руках рвется на мелкие кусочки, распадается и разлетается, подобно тому как это происходит с предначертанной судьбой, ей не нужны беспорядок, галлюцинации, приборы для определения направления, регуляторы, иллюзии – она все равно случается и происходит. Вот в чем дело. Благость.

   У него нет времени на посещения и встречи для достижения всеобщего согласия, ему не нужны объяснения, разрешения, правила, размышления; он не хочет навесить бусы на шею, он обходится без нерешительных сторонников, без трагических или веселых лиц участников, без внешних символов, без колокольного звона – жизнь идет, и все происходит, как должно быть.

   Жизнь проявляется там и так, где никак и менее всего ее ожидают. В этом мире.

   И зачем нужны телескопы, пытающиеся найти проявление жизни в других мирах? Ведь эти другие миры рассеяны и разбросаны повсюду, наверху и внизу, на улицах и в чаще леса – и даже вот… идет дождь в зарослях кустарника? Уже идет, посмотри.

   Тогда дон Хуан, как будто бы ничего не происходит, снимает одежду и, оставшись в красных трусах, встает под струи проливного дождя в зарослях. Выстраиваются в ряд его волк и наши, откуда ни возьмись выходит Олень, с какой-то ветки спрыгивает быстрый в движениях орангутанг, (откуда он здесь?), а из какого-то камня выходит единорог нантикобе (посмотри, кто пришел!), и все вместе чередой – все нагишом – идем в залитую дождем чащу, последними в строю, замыкая его, идем – дон Хуан и я – под великолепным проливным дождем в заросли кустов.

   Это мы умеем.

   Все мы и каждый из нас освежается потоком воды. Так было и всегда будет.

   Это и называется благостной Блаженностью.